Сергей Лифанов - Те Места, Где Королевская Охота[Книга 1]
О, тогда Наоре не приходилось беспокоиться о штопке чулок! Она, правда, занималась шитьем на уроках рукоделия, но особого усердия и талантов в этом занятии за ней и тогда не наблюдалось. Да и зачем было стараться: все, чему следовало быть накрахмаленным, проходило через более старательные и умелые руки замковых прачек, а то, чему следовало быть заштопанным — через руки белошвеек. Но человек не ценит своего счастья. Тогда Наора, как и большинство ее подруг, считала повседневные темно–синие платья воспитанниц уродливыми, а ярко–голубые праздничные — безвкусными. В свободные часы они рисовали и старательно вырезали из бумаги каждая в меру своих способностей, красавиц в замысловатых прическах — у всех девочек, кажется, была такая бумажная кукла, для общей сохранности их наклеивали на картон и сохраняли между страниц какой–нибудь книги. Девочки выдумывали для своих кукол немыслимые туалеты, которые даже столичные модные журналы сочли бы экстравагантными. Изощряясь в выдумках, они наряжали своих рисованных красавиц в утренние платья, в дневные, в платья зимние и летние, праздничные, свадебные, бальные, в траур — простой и высокий, в костюмы для прогулок в ландо и для верховой езды… Как сладко мечталось им об этом великолепии!
Однако больше всего мечтали девочки о свободе, когда не будут следить за каждым твоим шагом неусыпные сычихи–монашки. Наора не знала и не могла знать тогда, что иногда будет тосковать о том времени, когда распорядок ее дня был расписан по минутам, и во время обеда можно было действительно пообедать…
Деньги на Пансион тратились немалые, и все из Императорской казны. Предполагалось, что судьба детей, находящихся в Пансионе, всецело находится в руках дирекции, однако на деле это было не так уж страшно, как казалось со стороны, и касалось в основном мальчиков из певческих классов. Девочки из старших классов тайком перешептывались о том, что именно делают с этими мальчиками, чтобы сохранить им голоса, и, ах как хорошо, что не слышали этих шепотков монашки, полагающие своих воспитанниц лилейно–невинными…
В певческих и балетных классах считалось учиться более почетным: драматическое искусство сейчас было не в моде при дворе, и в драматических классах оказывались те, кто не обладал особыми талантами. Наора как–то спокойно относилась к этому положению и никогда не особенно расстраивалась, как иные девочки, плакавшие по ночам в подушку. Конечно, певцы и танцоры были в то время нарасхват, окончание этих классов означало гарантированное место в театре и хорошее жалование. Зато в драматических классах было больше свободного времени, и ученицам дозволялось больше читать или заниматься рукоделием. Можно даже сказать, что им старательно внушалось, будто в ремесле актера есть нечто позорное, и им следовало бы подыскать себе более достойную профессию. Поэтому даже поощрялось, когда мальчики–актеры начинали изучать, скажем, счетоводство, стенографию или какое–либо иное побочное ремесло, а у девочек как–то само собой разумелось, что самое лучше для них — это удачно выйти замуж.
«Оно бы и неплохо, — судачили между собой старшие девочки, собираясь в зимние вечера у жарко натопленных печек, — да вот только как хорошо выйти замуж? Кто возьмет без приданого да еще из актерской семьи?»
— Почему без приданого? — переспросила как–то одна. — Мои родители приготовили мне все, что полагается, и деньги найдутся.
На хвастунью покосились — по здешним понятиям ее отец, оперный тенор, был человеком преуспевающим. Дочке замужество было уже обеспечено: ее уже два года как сговорили за сына дворцового садовника. Предполагалось, что родители купят для молодых цветочную лавку, и потому дочка тенора усиленно интересовалась ботаникой и искусством аранжировки цветов.
— Тебе хорошо, _ вздохнула другая. _ У моих родителей пять дочерей и два сына, а заработков почти никаких.
Ее историю тоже все знали: отец отказался отдавать сыновей в пансион, потому что у тех в детстве были на редкость звонкие голоса, а он мечтал о внуках–наследниках; он отдал сыновей учиться портновскому делу и теперь выбивался из сил, оплачивая их обучение.
— Приданое, — фыркнула еще одна; ее звали Гето. — Я о таких глупостях и не думаю.
Гето была хороша на удивление: ее красота не требовала ни пудры, ни помады. Лицо у Гето было белое и румяное, брови черные и тонкие, губы, как вишни. Густые черные волосы, хоть и заплетенные, как у всех, в две косы, казались уложенными в живописном беспорядке — хоть сейчас на картину.
— О чем же думать? — раздался неуверенный голос.
— О богатом меценате, — свысока объяснила Гето. — О богатом и знатном. Если у тебя нет ни денег, ни приличной родни, надо обзавестись покровителем…
— Любовником, — поправил еще кто–то.
— Да, любовником, — резко бросила Гето…
Она была так уверена в себе, эта девочка Гето. Наора вспомнила, какой она была в одном из «Постных спектаклей». Разрумянившаяся, с блестящими глазами, она приковывала взгляды зрителей, хотя роль ей досталась не самая лучшая.
Роли для «Постных спектаклей» распределялись по жребию, а репертуар подбирался так, чтобы ролей хватило для всех учеников — хотя бы раз в неделю. Каждый день давались такие спектакли: сначала что–нибудь драматическое, и к этому зрители относились с высокомерным пренебрежением; Наора помнила, как было невероятно трудно сосредотачиваться на игре, когда в зале стоял непрерывный шум — прибывавшая в течение всего первого представления знать рассаживалась по местам, не стесняясь приветствовать знакомых и делиться новостями едва не во весь голос. Успокаивались обычно только к концу пьесы, и придворные щеголи начинали лорнировать юных актеров и актрис в соответствии со своими вкусами и наклонностями. Это было противно и унизительно до тошноты. Потом давали балет, и после длительного антракта — оперу…
— …Пожалуй, никто из зрителей в эти дни не обращал внимания на игру актеров, — со вздохом рассказывала Наора своим слушателям.
— Да, это было заметно, — кивком подтвердил справедливость ее слов Рет — Ратус, а когда девушки посмотрели на него, уточнил: — Я бывал на некоторых из этих представлений, и это очень бросалось в глаза.
— Да? — удивилась Наора. — Вы что, уже тогда наметили меня на роль двойника?
Рет — Ратус улыбнулся.
— Нет, чаще я бывал там по долгу службы. К тому же я просто люблю театр и всегда обращаю внимание на талантливых актеров… Эту вашу Гето, кстати, я тоже заметил, — прибавил он. — Она ведь играла пастушку? — Наора кивнула. — Смею вас заверить, что у вас гораздо больше таланта, а эта девочка слишком старалась обратить на себя внимание будущих… кгхм… меценатов.
— Таланта? — переспросила Наора. Против воли она слегка покраснела. — И в чем же, на ваш взгляд, это выражалось?
— Понимаю вас, Наора, — кивнул Рет — Ратус серьезно. Смущение девушки не ускользнуло от его внимательного взгляда. — На вас был неуклюжий старомодный парик и белое платье, довольно аляповатое, с какими–то блестками, — продолжал он, задумчиво, словно бы про себя. Он даже не глядел на девушку. — Вы вышли в первом действии, сказали три слова. Потом запнулись, помолчали немного, обвели зал презрительным взглядом, — он усмехнулся, не отрывая взгляда от огня в камине, — и без малейшего смущения продолжили монолог… Вот с этого самого момента я не мог отвести от вас глаз.
Он наконец посмотрел на нее, и Наора смутилась.
— Да, запнулась, — произнесла она. Надо же! Такая мелочь — мгновенная заминка, ошибочка — и смогла сыграть такую роль в ее жизни. Подумать только…
Она действительно тогда запнулась, произнесла начало первой реплики — и тут ее перебил громкий возглас очередного припозднившегося аристократа. Наору это просто взбесило. Она выждала, когда этот хлыщ поцелует несколько дамских ручек, раскланяется со знакомыми, устроится на стуле с золочеными ножками и, скользнув по ней безразличным взглядом, кивнет, будто разрешая продолжать. Наору испытала вспышку холодной ярости, и дальше продолжала уже играть, совершенно не обращая внимания ни на что вне сцены — ни на то вспыхивающий, то затухающий шумок публики, ни на сбивающиеся реплики партнера, который, право же, вовсе не подходил для своей роли — ему бы в балагане играть!..
А после Постной недели классы начали редеть. Для домашних театров отбирали певцов и музыкантов, балетный класс почти целиком забрал молодой Расалгети. Из драматических классов тоже исчезли все хорошенькие мордашки…
А однажды Наора встретила у директорских дверей полуобморочную, необычайно бледную Гето. Она подхватила ее, привела в дортуар, налила воды.
— Забирают, — еле слышно произнесла та, но тут же добавила с язвительностью, не отказавшей ей даже сейчас: — Между прочим, для домашнего театра герцога Баратела. Сам приезжал смотреть…
